Родилась в городе-герое Ленинграде, пережила блокаду с сентября 1941 по февраль 1942 года. При эвакуации по Дороге жизни попала под бомбежку, но выбралась на занятый нацистами берег и попала в плен. Три года была узницей концлагеря. На Сахалин приехала в 1973 году, работала в областном военном комиссариате. Ветеран труда, награждена правительственными и трудовыми наградами, медалью «Непокоренные», памятными и юбилейными медалями. Живет в Южно-Сахалинске.
Дети блокады
Коллективная историческая память складывается из того, что рассказано хотя бы раз. Екатерина Михайловна редко, а возможно никогда подробно не рассказывала о тех страшных событиях, о детях войны, превращенных в пепел. Но сейчас, когда последние ветераны стремительно уходят, а мир цинично искажает историю Победы русского солдата, наша землячка напомнила о том, о чем следует помнить. Она родилась в 1934 году Ленинграде. В 1941-м 7-летняя девочка готовилась пойти в первый класс. Родители ушли на фронт, Катя осталась с бабушкой и дедушкой (вскоре и его забрали на строительство оборонительных сооружений). В сентябре 1941 года немецкие войска замкнули кольцо блокады, устроив ленинградцам настоящий ад. Им с бабушкой пришлось испытать и холод, и голод, и стояние в очередях за 125-ю граммами хлеба, переживать постоянные бомбежки. Мир рушился, вспоминает ветеран, когда к городу приближались немецкие самолеты, уличные динамики объявляли воздушную тревогу, и все бежали в бомбоубежища в подвалах жилых домов. – Очередь за хлебом бабушка занимала ночью. Утром приходила, меня тепло укутывала, писала на руке номер очереди, и пока я стояла вместо нее, она с бидончиком ходила за водой (жили рядом с Невой). Никогда не забуду эту очередь, люди стояли вдоль стены затылок в затылок. Никто не скандалил, если кто-то падал от бессилия, поддерживали. Хлеб начинали выдавать в шесть утра. В домах не было ни воды, ни света, ни отопления. Бабушка не то что кипятила, а просто слегка как-то подогревала воду, мы съедали одну порцию хлеба утром, укутывались и ложились в кровать. Вторую порцию вечером. Лишь один раз дедушка, больной, истощавший, пришел домой за теплой одеждой, это было глубокой осенью 1941-го, он принес нам гостинец – две мерзлые катрофелины. Мы так радовались этому лакомству. Деда я больше не видела. А однажды бабушка ушла за водой и не вернулась, – рассказывает Екатерина Михайловна. Девочка лежала в холодной постели и не решалась съесть хлеб, все ждала. Шаль крест-накрест, на груди в этой шали она прятала хлеб. Так бы и замерзла, если бы не дружинницы, которые ходили по квартирам и спрашивали, нужна ли помощь. Они отвели осиротевшую Катю в бомбоубежище и передали женщинам с детьми. В часы затишья, конечно, гуляли во дворах. В центре города среди брусчатки найти хоть какую-то травинку или коренья было невозможно. 
Однажды, вспоминает Екатерина Михайловна, они с ребятами зашли в открытую дворницкую и увидели ведро с белой глиной. – Никогда не забуду, мы разводили эту глину, и пили, как будто это молоко. В феврале 1942-го с надеждой на спасение началась эвакуация детей по Дороге жизни, ее вместе с другими ребятами усадили в грузовую машину и отправили на «Большую землю». Ехали медленно, вспоминает Екатерина Михайловна, детей укачало, сразу уснули. Проснулись от того, что машина резко затормозила, начался обстрел колонны. Их стали буквально выталкивать из машины, как котят. В свете фар было видно, как впереди идущая машина с людьми ушла под воду в образовавшуюся полынью. – Вся колонна остановилась. Мы видели, как впереди и сзади горели машины. Люди бежали туда, где виднелся лес. Все были истощенные, многие падали и оставались лежать, а у кого-то от страха появились силы. Шофер и сопровождавшая женщина тащили нас по очереди, помогая хоть как-то двигаться вперед. Так мы добрались до леса. В лесу разводить костер было нельзя, чтобы немецкие собаки не учуяли запах дыма. Над нами летали самолеты, похожие на катамараны, делали съемку. До утра просидели на снегу, накрывшись еловыми ветками. Потом вышли на деревенскую дорогу, но совсем скоро увидели немецких мотоциклистов, – вспоминает ветеран. Маленькие ленинградцы попали в плен. В большой колонне, которую гнали немцы, были также женщины с детьми и раненые красноармейцы. Тех, кто падал и не мог идти, вспоминает Екатерина Михайловна, били прикладом и пристреливали.
Дорога на чужбину
– Когда мы подходили к одной из оккупированных деревень на подступах к Ленинграду, то почувствовали приторный, словно жареного мяса, запах. Подкатилась тошнота. Зашли в деревню и увидели следы пожарища, одни лишь печные трубы торчали. Нас привели в сборный лагерь, там взрослые говорили между собой, что всех жителей согнали в один сарай и сожгли. Пленных рассортировали, красноармейцев отдельно, женщин с детьми отдельно. Нас, одиноких ребятишек, собрали в группу, выстроили в линию. Помню немца и переводчика, они рассматривали лица детей и давали указания. После слова Jude некоторых уводили, не знаю куда. Врезалось в память, как у матерей отбирали 12-13-летних, этот крик слышу до сих пор. Дети хватались за руки женщин, а немцы били их по рукам прикладами. Потом погрузили в машины и увезли. Нас отправили на станцию, кажется, Лычково и присоединили к другим детям в плотно забитом вагоне-теплушке. Пока ехали, раз в сутки приносили бачок с похлебкой и ведро с водой на всех. Привезли в Псков, поселили в здании тюрьмы, там мы прошли санобработку. Раздели догола, одежду забрали. Помню, мы стояли на каменном полу и тряслись от холода, а потом принесли новую одежду, которая была еще горячей – немцы боялись тифа. Снова погрузили в теплушки, и мы долго-долго ехали в Германию. Нам внушали, что немцы не должны работать на тяжелых работах, на шахтах и заводах, это должны делать русские. Тогда мы были уверены, что в силу малого возраста попадем в детский дом, должно же быть в людях что-то человеческое. Но попали в женский концлагерь. Весь ужас там происходящего мы, дети, поняли, лишь когда стали взрослыми. 
Узницы Равенсбрюка
А дальше были три долгих года в лагере смерти. Екатерина вместе с еще тремя девочками постарше Клавой, Сашей и Зиной оказались в одном лагерном бараке, держались вместе. По данным историков, лагерь для женщин нацисты построили в 1938 году, первые заключенные попали туда в 1939-м, на принудительные работы отправляли немок, «позорящих нацию», участниц европейского движения сопротивления, а также членов семей политических противников нацистов. Место для лагеря выбрали в Мекленбурге, рядом с городом Фюрстенберг, всего в нескольких десятках километров севернее Берлина, на дороге в Росток. – Первый год нас не трогали, а потом стали брать кровь. Перевели в другой барак, где стояли топчаны (в первом бараке были трехъярусные нары). Утром приносили кофе и кусочек хлеба, в обед похлебку, вечером хлеб. В день, когда брали кровь, в кружку добавляли таблетку сахарина. В конце апреля 1945-го нас освободили. От двух тысяч детей в лагере осталось около пятидесяти, – вспоминает Екатерина Михайловна. – Помню этот день (теплый, солнечный, была зеленая трава), когда красноармейцы вывели нас, обессиленных, с территории. Все старались чем-то угостить, делились последним. Они принесли мешок проса и в котле на костре сварили жидкую кашу, крупа была неочищенная, шелуха шумела во рту. Мы съели, сколько смогли, и от горячей пищи сразу уснули. А когда проснулись, этих солдат уже не было, – продолжает рассказывать Екатерина Михайловна. А затем бывших узников усадили в поезд, идущий в Таллин. 
Она навсегда запомнила адрес военного госпиталя, куда привезли детей (улица Кингисеппа, дом 10), и лицо женщины-врача, принимавшей бывших малолетних узников. – Мы были совершенно забитыми и безмолвными, разучились говорить по-русски, ведь в лагере заставляли говорить только по-немецки. Помню, всех выстроили в шеренгу, раздели догола, и крупная женщина-еврейка, бесцеремонно покуривая папиросу-самокрутку, осматривала нас со всех сторон, заглядывала в рот и диктовала медсестре возраст ребенка. Нас не спрашивали ни о родственниках, ни о возрасте, только имя. Возраст записали в документах по общим физическим показателям. Мне было 11, а девочке Саше уже 14, и когда она сказала это врачу, то вызвала недовольство. В моем документе написан 1937 год рождения. Многим, как и мне, записали неправильную дату рождения, – говорит Екатерина Патракова. После войны она осталась жить в Таллине, сначала размещались на территории госпиталя, затем был детский дом. После успешно окончила школу, медицинский университет, вышла замуж за военного офицера, в 1957 году родился их сын Владислав, в 1967 – дочь Инна.
Возвращение в город на Неве
С подругами Клавой, Сашей и Зиной они и в послевоенное время сохраняли дружбу (сейчас из всей компании в живых только Екатерина). Сильнее всех досталось Зине, на ней фашисты ставили эксперименты, осталась инвалидом, перенесла множество операций. В 1960-м, в год 15-летия Победы, подруга Саша пригласила Екатерину Михайловну в гости в город Демянск Новгородской области. В годы войны там, где шли страшные бои, открывали мемориал в честь воинов Северо-Западного фронта. А после они с мужем поехали в Ленинград, много гуляли по городу. Проходя станцию метро Гостиный двор, ноги сами повели вдоль по Невскому проспекту, мимо площади Восстания, в переулок к тому дому, где, как ей казалось, прошло детство. Когда увидела кованые ворота, знакомый двор, где четыре старинных дома стоят «квадратом», то твердым шагом зашла в нужный подъезд. Екатерина Михайловна вспоминает, как поднялась на второй этаж и интуитивно нажала на первую кнопку звонка. Дверь ей открыла седая сухощавая бабуля. И когда Екатерина призналась, что, кажется, жила до войны в квартире на этой лестничной площадке, та расплакалась: «Как ты похожа на свою маму Татьяну»! Это была пронзительная до слез встреча с ушедшим детством. Стали выяснять возраст Екатерины, и Анастасия Григорьевна, так звали соседку, уверенно сказала: «Вы родились с моей дочерью Надюшкой в 1934 году, она в июне, а ты в ноябре». Запросы в КГБ по Ленинградской области, а позднее в ЗАГС Южно-Сахалинска подтвердили, что уроженка Ленинграда Екатерина Желнина (девичья фамилия) родилась 2 ноября 1934 года. Ее отец носил финскую фамилию Виролайнен, мама – Желнина. Это счастье, что сохранились архивы, ведь далеко не всем блокадникам так повезло.
По долгу службы
В Южно-Сахалинск семья приехала в 1973 году. Муж проходил свою службу, Екатерина Михайловна свою. Имея допуск к секретным документам, приняла приглашение работать в областном военном комиссариате. Являясь высококлассным специалистом, не меняла места службы вплоть до выхода на заслуженный отдых. К ней за помощью не раз обращались сотрудники военкомата и после, когда уже была на пенсии. С момента создания Сахалинской региональной организации бывших несовершеннолетних узников фашистских концлагерей и гетто «Память» является ее активистом. А также много сил отдает деятельности Южно-Сахалинского совета ветеранов войны, труда, Вооруженных Сил и правоохранительных органов. Эта добродушная, жизнелюбивая женщина с ясными глазами рассказала, что черпает силы от сахалинской природы, любит ходить в лес, когда есть силы, поднимается в сопки. Она пронесла сквозь годы желание помогать людям всегда и во всем. Екатерину Михайловну в этом городе любят, ценят и искренне благодарят за то, что находит силы и время на общественную работу.
Жить и помнить
– В феврале 1942-го от Ленинграда до деревни Лаврово (стоит на болотах), куда немцы не добрались, силами трех женских батальонов за 25 дней построили железную дорогу, – завершает историю Екатерина Патракова. – Сила духа русских людей и здесь победила. Бывая в Петербурге, мы с мужем проехали по Дороге жизни и в деревне Лаврово встретились с мужчиной, пережившим блокаду, теперь он стал контр-адмиралом. Ему в 1942-м было 11 лет, вспомнил, что когда их везли по Дороге жизни, половина машин ушла под лед. Уже в темноте их привезли в Лаврово, мать ушла искать ночлег, а его усадила возле «стенки». Утром он увидел, что это была стена из трупов людей. Свидетели тех событий вспоминали, что по прибытию открывали борт машины, а люди уже замерзли. Можно представить и как тяжело было тем, кто перевозил людей, им давали паек на три дня: 150 граммов хлеба, 40 граммов жира, 60 граммов муки и 60 граммов крупы. Не все возвращались назад. И до сих пор дайверы поднимают те ушедшие под лед машины со дна Ладожского озера. Думать об этом тяжело, стараюсь забыть, но забыть невозможно. И молодым нужно помнить и знать, в этом сегодня наше спасение. 