Родился в поселке Раково Красносулинского района Ростовской области. Рос в многодетной семье. Во время Великой Отечественной войны пережил оккупацию, ухаживал за ранеными красноармейцами. После освобождения работал в трудовом лагере при местном совхозе. После войны трудился в сельском хозяйстве и на шахте. В 1952 году был призван в армию и отправлен на Сахалин, в Аниву. Демобилизовался в 1960 году и остался на острове. Работал шофером в совхозе «Анивский». Трудился на стройках в Корсакове, Победино, Ныше, Шебунино. В 1988 году вышел на заслуженный отдых. Участник трудового фронта, ветеран труда РФ. Живет в городе Аниве.
Крестьянское детство
Детство мое проходил в поселке Раково Ростовской области. К началу войны нас у родителей было девять человек. Отец – Михаил Стратонович, мама – Клавдия Гавриловна. У нас отдельный дом был, корова, поросенка постоянно держали, потому что семья большая. Ну а школа… Я всего-навсего три класса окончил. Учился исключительно плохо. Когда пошел в 4-й класс, это уже во время войны, меня отчислили за неуспеваемость. Почему? Да потому что обуви не было, не в чем было ходить! Рукава от телогрейки на ноги надевал, обматывал проволокой и шел в школу. Придешь, сидишь за партой, а холод такой, что чернила замерзают. Ручку воткнешь в чернильницу, а она не пишет. Учительница спрашивает: «Степанов, чего не пишешь? Чернила замерзли? Дуй ртом!» А я сижу, дрожу. Зима, по снегу в этих рукавах идешь, в школе они оттаивают, мокрые насквозь, холодно. Учительница видит такое дело, домой отправляет.
Семья
Мы очень бедно жили. Мама с нами занималась, мы ж погодки были. Конечно, она не работала, дома трудилась, у нас же и сад, и огород были. Когда отца перед войной, в марте 1941 года, в армию забрали, пошла работать в колхоз. А 24 апреля 1942 года еще и двойню родила. Отец с нашими войсками, когда отступали, мимо шел. Забежал домой переночевать, и успели они сделать дело… Поэтому, когда немцы в нашу деревню пришли, у нее двойнята были двух месяцев от роду. Один из них полгода прожил и умер, а второй, Вася, сейчас полковник в отставке… Мой отец был партийный, работал плотником на железной дороге. Мы маме, конечно, помогали по хозяйству. Она нас учила и коров доить, и огородом заниматься. А когда мне было лет 7–8, отец таскал меня в выходные дни с собой на шабашки, я ему инструмент носил. Километров за 15 ходили с ним. Дома комбайнерам строили. Так что праздников и посиделок у нас никаких не было. Все время в работе.
Война
Я очень хорошо помню, как началась война. Мать сразу в слезы, дескать, останетесь вы без отца, а я без мужа. Он на тот момент уже был в армии, служил четыре месяца. А мы очень скоро узнали, что такое война. Немцы уже шли на Ростов, там вовсю воевали, а мы в 120 километрах. Наш сосед работал на железной дороге, и вот он говорит маме: «Клава, посылай Петра и деда (мамин отец, ему под 70 было) на станцию, там шесть вагонов с продуктами пришли, разрешили брать, что хотите». Я туда как зашел – у меня глаза разбежались! Конфеты, хлеб круглыми булками! Я одну хватаю, горсть конфет шоколадных – и за пазуху! Хорошо, рубашка веревкой подпоясана. А дед мешок гороху кинул на плечо, и тут нам кричат: «Уходите быстрее, сейчас бомбить будут!» Потом смотрим – летят самолеты. А у нас там в каменном карьере зенитки стояли. Мы шутили, как они с самолетами разговаривают. Самолеты: «Везууууу, везуууу…», а зенитки: «Кому?! Кому?!» Они, конечно, стреляли, но почему-то никак не попадали, то недолет, то перелет. И вот мы сидим в укрытии, метрах в 500 от вокзала, и тут началась бомбежка. Все разбомбили. Нефть горела, и всю нашу деревню черным дымом заволокло. Это ужас что было. Старший брат научил, как от дыма спасаться: берешь простынь, мочишь ее водой, падаешь на землю и дышишь через мокрую ткань.
Штыковая
Когда занялся бой за нашу деревню, красноармейцы пошли на немцев в штыковую, потому что боеприпасов у них уже не было, да и бойцов немного осталось. Дом у нас стоял на окраине, и все было видно. Много наших полегло. А потом машина прошла по деревне и в рупор говорили: «Внимание, солдаты Сталина, если вы не сдадитесь, мы вызовем авиацию и ваше Раково перемешаем с землей». Вот так вот. И наши начали сдаваться в плен. А тут к нам во двор офицер прибежал и говорит: «Мамаша, куда-нибудь спрячь меня». Она отвечает: «Сынок, куда я тебя спрячу, смотри, сколько у меня детей?! Найдут тебя – и нас всех постреляют». А у нас яма была большая, мы туда навоз коровий сбрасывали, вот туда мы его и спрятали, навозом закидали. Только закрыли, еще один из кукурузы вылезает, раненый, мать мне говорит: «Иди, принеси что-нибудь отцовское, а его одежду в туалете утопи». Принес я ему рабочую робу, спрятали мы его в яму, а ночью они потихоньку ушли, и больше мы их не видели.
Немцы
Сидим дома, слышим – собаки лают и люди кричат: «Немцы идут!» Они с закатанными рукавами, автоматы на шеях висят, а мы вроде как на параде, всей семьей вышли, стоим и смотрим. Они нас увидели – и к нам. Брата спрашивают: «Juda(евреи)?», брат отвечает: «Nein». Они: «О! (понимает!)» А мы все черные, особенно летом, вот они и подумали, что мы евреи. «Zigeuner?» – спрашивают, не цыгане ли мы. Нет, говорим, не цыгане. Видят, на полке под навесом в прихожке бутылка с вишневой наливкой: «Schnaps?» Мать говорит, дескать, нет. А тут пчелы кружат рядом с коровником, они опять: «Bienenstand (пасека)?» Нет, говорим, просто пчелы прилетели. Тут они через дорогу увидели дом деда и пошли к нему. Так в июле 1942 года у нас началась оккупация.
Оккупация
Жили трудно. Доедали то, что было заготовлено. Но весной успели огороды посадить, уже и картошка была молодая. Карательный отряд немцев быстро ушел, а после в деревне расположился, судя по всему, целый полк. К нам на постой определили двух офицеров с собакой. Немцы как зашли, сразу начали полицаев нанимать. Привели с собой наших солдат, сдавшихся в плен. Среди них бывший секретарь райкома партии. Был еще в нашей форме, а на пилотке такая круглая бляха со свастикой вместо звездочки. И он нам говорит: «Вот дойдем до Волги – и война кончится». Но больше я его не видел. Был у нас колодец метров 18 глубиной, полдеревни оттуда воду брало. Так немцы его поломанными винтовками, отобранными у красноармейцев, закидали.Поэтому мы воду с речки брали, она недалеко была, Кундрючья. Эта речка делила Раково на две части. Половина, где мы жили, ближе к станции, а та, что за рекой, ближе к Куту, это металлургический завод, а при нем был сад, гектара на 4–5.
Страшная история
Немцы своих офицеров, что погибли в штыковой атаке, похоронили за рекой под соснами, их там две штуки росло. А ночью эти могилы вскрыли и с трупов сняли сапоги и все регалии. Утром немцы поставили в центре деревни две виселицы, согнали народ, и староста говорит: «Если не признаетесь, кто это сделал, всех вас расстреляем на месте». Вышел старик. Они говорят, что, дескать, ты один за ночь не мог этого сделать. Кто тебе помогал? И дед вывел внука шестнадцатилетнего. Повесили их. А какой рев поднялся! Бабы плачут, дети кричат… Страшно, конечно, но больше такого у нас не было. Решили, что лучше не провоцировать немцев, чтобы не доводить до беды.
Жизнь в оккупации
Буквально на следующий день начали молодежь угонять в Германию. Всех с 15 лет и старше забирали – и парней, и девчат. Я пошел брата провожать, 15 лет ему было. Что на станции делалось, это же ужас, рев стоял страшный! Кто плачет, кто песни поет, кто на гармошке играет! Я никогда не забуду, как девчата пели: «Прощайте, улицы родного города, прощайте, милые отец и мать, везут в Германию на муки голода, везут в Германию нас умирать». Но мой брат вел себя степенно. Не пел, не плакал, просто стоял и молчал. Проводил брата, прихожу домой. Там стоят полицейский, Паталахин Василий, и староста. Только зашел, они сразу говорят: «О, вот помощник!» Решили, что я буду еще одному брату моему помогать, его забрали коногоном на шахту воду откачивать, ее наши затопили, когда уходили. А я смотрю, мама стоит, плачет. Я говорю: «Ты чего? Тебя били?» Она отвечает «Нет, меня заставляют идти за нашими ранеными ухаживать». Оказывается, они всех наших раненых солдат, человек 50, сволокли в одно место и надо за ними ходить. А как мать пойдет, когда у нее груднички на руках, двойнята? Тогда староста говорит: «Ладно, этого оболтуса туда отправим», – и на меня показывает. А мне тогда было девять лет.
«Полевой госпиталь»
С того дня я ухаживал за нашими ранеными солдатами. Их разместили в саду у бывшего поповского дома, его конфисковали в 1918 году. Почему немцы их не расстреляли? Потому что в 1925 году была принята Международная конвенция о том, чтобы не издеваться над ранеными и не применять против противника отравляющие газы. Это мне в партшколе рассказали уже после войны. И вот мы, пятеро пацанов и 12 девчат, ухаживали за ранеными красноармейцами. Все делали сами. Таскали воду, чтобы смыть кровь. Приносили штаны, рубашки, чтобы переодеть раненых в чистое. На бинты резали нательное белье. Травы собирали, подорожник, чтобы кровь останавливать, алоэ из дома приносили, белую акацию. И, самое главное, самогонку, чтобы дезинфицировать раны. Ходили просить у бабушек. Пришли к одной, она говорит: «Сынок, пусть только не пьют ее, она горит». Приношу самогонку, а солдат говорит: «Сынок, дай выпить немного, горит у меня все внутри». Я говорю: «Нельзя, бабушка предупредила, она крепкая, как огонь». А он: «Огонь на огонь – и погаснет», а у него – штыковое ранение груди… А ноги у них какие были! Гангрена, и девчата ампутировали эти ноги, пилой пилили поперечной… Плачут и пилят, я даже сейчас спокойно это вспоминать не могу… Елки зеленые, ейбогу не вру… А он им: «Девчата, пилите, я ничего уже не чувствую», потому что у него онемело уже все, и через два часа он умер… Мы там жили, в этом госпитале, вместе с ранеными под открытым небом. И полицаи рядом постоянно, чтобы никто не сбежал. Ночью толкают: «Иди, вон там один кричит, переверни его…» Яблоки раненым носили, ранетки, овощи, кукурузу. Они ее даже сырую ели. Человек 15 из них умерло, остальных мы выходили. Когда начались заморозки, их увезли. Пришли мы утром – а их нет. Это в начале ноября было. А немцы у нас в деревне стояли до февраля 1943 года.
Трудовой лагерь
Нас освободили 14 февраля 1943 года, раньше на неделю, чем Ростов. А после, как раз на том месте, где находился наш госпиталь, в поповском доме расположился трудовой лагерь. Он был организован металлургическим заводом и шахтоуправлением. Туда брали детей, чьи родители работали на этих предприятиях и из многодетных семей. Поскольку мой отец партийный, семья многодетная и я помогал ухаживать за ранеными, меня взяли в этот лагерь. Жили в нем постоянно те, кто из города, а я ночевал дома, приходил утром. Запевалой был, без меня ни одной песни не пели!
Трудовые будни
Вначале поставили меня на плуг прицепщиком. Трактор тянет, а я сижу, там колесо такое, и тракторист показывает мне, дескать, подыми, не тянет трактор! Берешь, перекидываешь на левую сторону. Или кричит – опускай! Я раз – плуг придавлю. А потом перешел на сеялку. Если в ней останутся зернышки – собираешь и несешь домой. Сестра тогда работала на электростанции. Она принесет трансформаторного масла, мать натолчет кукурузы и на этом масле жарит. Сколько лет прошло, а до сих пор керосином отрыгивается, так было противно. Денег нам в лагере не платили. Но кормили, мамалыги хоть сколько ешь. Это когда кукурузу, ничем не заправленную, варят с мукой. Когда уборка урожая была, мы все там жили, домой не ходили. В стогах спали, прямо в поле. И не мылись почти, вода потому что далеко была. А вот вшей не водилось, негде им жить было, мы в одних трусах бегали, даже маек не носили. Меня еще на комбайн поставили, а там соломокопнители сзади. Помню, комбайнер кричит: «Прыгай в соломокопнитель, солома не вываливается, бункер полный!» Я прыгаю, и на меня вся эта масса валится, ужас! Я весь поколотый травой, порезаный, а кому пожалуешься? Тогда мне уже 11 лет было. Трудился как взрослый.
Победа
9 мая 1945 года мы пропалывали кукурузу. Я тогда уже учился работать на пропашнике, это вроде культиватора, трактор-универсал. И вот пришел тракторист и говорит: «Знаешь, Петро, сегодня не грех и 100 грамм пропустить». Я говорю: «А что такое?» А он: «Война кончилась». Я кричу: «Да ты что?! Так это папа мой домой вернется?! И брат из Германии?!» Отпросился, побежал домой маму обрадовать. А сам в штанах из немецкого мешка пошитых. Как мама их не кроила, все равно на заднице свастика была! Вот ей-богу! Радовались Победе, конечно, но ажиотажа не было в деревне. Понятно почему: молодежь угнали в Германию, дети и подростки трудились от зари до зари, а старики молились, чтобы война скорее кончилась. Так что 9 мая улица пустая была. Очень трудно мы к Победе шли…
Армия
В 1947 году меня направили из колхоза в город Шахты учиться на тракториста, потом в 1949-м в Азов, в школу механизации сельского хозяйства. Когда отучился, работал на шахте на врубмашине. Оттуда призвался в армию и поехал служить на Сахалин. Как мы ехали сюда – это же ужас, по 60 человек в вагоне для скота! Спали на соломе, туалетов не было, поэтому открывали двери, двое тебя за руки держат, а ты задницей наружу – и делаешь свои дела. Ехали месяц, за это время три остановки было, вшей травили. Раздевали нас до трусов, а одежду кидали на прожарку. 
Температура была такая, что пуговицы плавились. Прибыли, наконец, в Совгавань. Посадили нас на пароход, двое суток шли в Корсаков, а оттуда пешком в Аниву, в танковый полк. Здесь прошли курс молодого бойца, а дальше скажу стихами: «Дали мне винтовку со штыком, сказали – будешь ты стрелком. И обмотки по три метра и от холода, от ветра, сапоги, сказали, уж потом. Началось занятье, первый час, старшина опять кричит на нас: «Ты, Степанов, стройся, слышишь? Почему из строя вышел? Стой как штык, коси на левый фланг!»
Сахалинская жизнь
После окончания срочной службы я решил остаться в армии по контракту, и получилось, что вместо трех прослужил восемь лет. Вначале был заряжающим, потом командиром орудия, механиком-водителем, танкистом, причем прошел все ступени: от первого до третьего класса. За это время успел жениться, дочка родилась, так и остался на Сахалине. Когда демобилизовался, устроился на работу в Анивское АТП. Водил грузовые машины, руководил бригадой самосвалов, строил дороги, дома, элеваторы, водопроводы, перевозил грузы, одним словом, работал. Вышел на пенсию в 1988 году. Живу в Аниве. Вот такая жизнь…