Родилась 8 декабря 1940 года в Приморском крае (бухта Ольга). Выросла в многодетной семье. Ребенок войны. После завершения Великой Отечественной войны семья по вербовке приехала на Сахалин. Живет в Углегорске.
Свердловск. Госпиталь
Шел 1944 год. Мне тогда было всего четыре. Семья наша жила очень бедно в небольшой деревеньке под Пензой. Вместо дома – сырая землянка. От голода у меня развился рахит, руки и ноги были тоненькими, как карандашики, лысая голова и большой живот. Хорошо запомнилось, как отец в солдатской форме приехал с фронта домой. Его демобилизовали по ранению и на шесть месяцев отправили в свердловский госпиталь, а после дослуживать в Свердловск. Вместе с ним поехали я и старший брат Виктор. Отец забрал нас с собой, чтобы подлечить меня в госпитале, а Витю он брал на службу. Больше двух человек привезти не разрешалось, поэтому мама с бабушкой и братом Петей остались в родной деревне. В Свердловске мы сняли то ли дом, то ли квартиру. Я запомнила только большую комнату, в которой оставалась, бывало, совсем одна. Отец служил в части, расположенной на другом берегу реки. В это время за нами присматривала папина сестра, тетя Нюра. Помню, папа сажал меня на санки и бегом до госпиталя. А однажды даже потерял меня: вез-вез, оглянулся – батюшки, а санки пустые и только закутанный сверток в сугробе пищит. Никогда не забуду, как отец впервые привез меня в госпиталь. Всюду были врачи в белых халатах, которых мы с братом отродясь не видели. Я как закричала: «Папа, куда ты меня привез?» Отец успокоил, сказал, что ничего страшного не случится, и сказал идти на кварцевание. Так лечили мой рахит. Потом отец раздобыл рыбий жир и велел его пить. Вскоре я поправилась. Но бесследно голодное детство не прошло, позже сказалось на здоровье.
Конец войны я вспоминаю с трудом. 9 мая 1945 года мне было всего четыре с половиной года. Но я помню свое восприятие того дня, все это на уровне ощущений – тогда что-то поменялось в настроении людей, они воспряли, радостно и торжественно стало кругом. А почему и что конкретно произошло, я до конца не понимала. Но знала, что произошло нечто важное для всех нас.
Мирная жизнь
Наступил 1946 год. Уже будучи постарше, от брата Виктора я узнала, что отец передал кусок хлеба пленному, однофамильцу моей мамы Синяеву, приняв его за родственника. За ним пришли двое в портупеях, шинелях, на головах фуражки, сумка через плечо. Эти двое сказали: – Ты арестован! Отец не сопротивлялся, только попросил: – Можно я напоследок дам детям по куску хлеба? Отрезал хлеб, полил его сверху душистым растительным маслом, посыпал солью и отдал нам. Встал на колени, обнял меня с братом и тихо заплакал. Тут же его увели. С кем мы остались, я не помню. А однажды ночью отец вернулся и сказал, что нужно быстро уходить. Не забуду, как мы оврагами, по траве, по крапиве ползли, чтобы нас не заметили. В это время караул на лошадях прочесывал округу. Отец нам шепотом говорит: «Прижмитесь к земле, тихо лежите!» Так мы доползли до железной дороги. Потом шли пешком, почти добрались до деревни, и вдруг перед нами начали зажигаться огни. Разве я понимала тогда, что у людей и свечек-то в избах не было, и не огни это вовсе. Помню, как обрадовалась и сказала отцу: «Пап, смотри, сколько огонечков!» А он в ответ: «Дочка, это не огни, это волки нас окружили». Отец посадил меня на горбушку и сказал: «Держись, дочка, что будет, то и будет, а идти надо. От двуногих волков отбились, может, и эти не тронут!» Волки действительно нас не тронули. Уже ночью добрались до своей деревни. Постучались в избушку, где нас ждали родные. Снова мы были все вместе.
Вербовка на Сахалин
В деревне мы прожили еще два года. Голод и нужда одолевали невыносимо. Спасала коза. Бабушка Наталья надоит кружку молока, напоит Валю. А мы с Витей и Петей бегали босые по деревне, милостыню просили, да на полях гнилую картошку собирали. Лучший кусочек тоже Вале отдавали, она самая маленькая была. Родители трудились в совхозе, только денег им не платили. Однажды отец пришел домой и говорит: – Надо уезжать. А мама ему со слезами: – Куда, у нас ведь дети совсем маленькие? Отец ей отвечает: – Идет вербовка на Сахалин. Собирайся, мать. Иначе мы здесь погибнем.
Дорога на Сахалин
Тем, кто уезжал по вербовке на Сахалин поднимать остров после военной разрухи, предлагали работать на стройках, лесопилках, в совхозах. Родители собрали скромные пожитки, и поехали мы в Пензу. В управлении дали подъемные. На эти деньги купили одежду, какую-то еду и отправились на далекий остров. Около месяца ехали в деревянном товарняке. Если в каком-то из городов была баня, можно было помыться. Все грязные были, вшивые, страшно вспомнить! Всю одежду, пока люди мылись, отправляли в жаровню. А кормили нас, как военных, – разносили по вагонам котелки с кашей. Одним словом, худо-бедно, постепенно приближались к Сахалину. В сентябре добрались до Владивостока. Там нас погрузили на пароход и отправили в Углегорск. А когда нас пересаживали с парохода на баржу, Валя упала за борт и чуть не захлебнулась. Какой-то мужичок вовремя подоспел. На берегу нас уже встречали. На острове тогда жили бывшие каторжане, а нас называли переселенцами. Прибывших с материка развозили по поселкам, нас направили в Медвежье. Поселили в бревенчатом японском доме. Когда вошли внутрь, первое, что бросилось в глаза, – печка и раздвижные двери. Я маме говорю: «Ой, сколько здесь добра!» Мама не велела ничего трогать, сказав, что все вещи почему-то посыпаны отравой. Так они и лежали нетронутыми. Возможно, детская память исказила реальность, но я запомнила, что в нашем новом жилище была всего одна большая комната. А сам дом являлся какой-то бывшей японской резиденцией.
Русско-японский «диалект»
Когда мы переехали на Сахалин, мне уже было семь лет. Самые яркие воспоминания с этим периодом у меня связаны с японцами. Хотя и был уже 1948 год, их на острове осталось немало. Жили они здесь же, по соседству. С нами были приветливыми, но все же закрытыми людьми. Мимо нашего дома постоянно ходил японец в форме. Однажды он подошел к маме и говорит: «Отдай мне сына, у тебя их вон сколько!» Мама руками всплеснула: «Ты что, ты что! Как это ребенка родного отдать?» И прогнала его. Учились мы в Краснопольской школе. С японскими детьми мы дружили. Они были добродушными, хорошими ребятами. Мы их учили русскому языку, они нас – японскому. И разговаривали мы друг с другом на русско-японском «диалекте».
Краснополье
Игрушки у нас были такие интересные: фарфоровые куклы, статуэтки. Когда японцев вывозили с Сахалина, они много своего добра закопали. На одного человека разрешалось брать всего 16 кг вещей. Что с собой взять не могли, прятали. Видимо, надеялись еще вернуться. Вскоре наша семья перебралась в Краснополье. Обзавелись огородиком и скромным хозяйством: курочки, поросенок. Мы, дети, подрабатывали на опытной станции, где выращивали овощи. В Углегорск переехали уже в 1955 году. Заселились в двухэтажный дом, он стоял на месте нынешней городской бани. Папы не стало, когда ему был 41 год. Военная контузия укоротила его годки. А что было дальше с каждым из нас, в двух словах не расскажешь. Я окончила строительное училище в Шахтерске, получила специальность штукатура-маляра. Работала в Шахтерском стройуправлении, позже в Углегорске на целлюлозно-бумажном заводе, затем на ТЭЦ. Трудилась и на фильтровальной станции лаборантом-хлораторщиком. Вырастила двоих детей, есть внуки, которым рассказываю нашу семейную историю.