О Николае Емельяновиче ЗОЛОТОВЕ вспоминают дочь Ирина КОНЮХОВА и внучка Людмила ГРИНЬКО
Родился в селе Михайловка возле Александровска-Сахалинского. В 1937 году как «враг народа» был арестован по ложному обвинению, полтора года находился в лагере, позднее был реабилитирован. В 1942-м ушел на фронт, служил в 405-м стрелковом полку 258-й стрелковой дивизии, получил ранение. В конце войны был направлен на Дальневосточный фронт. В 1947-м вернулся на Сахалин, работал педагогом и директором школ, заведующим гороно, председателем Александровского горисполкома, Курильского райисполкома и на других должностях. С 1985-го – пенсионер республиканского значения. Награжден орденом Отечественной войны II степени, медалями «За боевые заслуги», «За победу над Германией в Великой Отечественной войне 1941– 1945 гг.», «За оборону Сталинграда», «За победу над Японией» и другими.
Семья этого известного сахалинца, одного из немногих уцелевших узников Верхнего Армудана, потомка каторжан (дед Николая, Федор Васильевич Золотов, жил на Сахалине с 1887 года), героя войны, педагога, поэта и общественного деятеля бережно хранит оставленное наследие (фронтовые записи, фотографии, стихи). Эта история собрана из воспоминаний. Николая Емельяновича Золотова помнят не только родные, но и его ученики, коллеги, журналисты. А архивные фотографии предоставила большая семья ветерана.
Внук каторжанина
Николай Золотов – коренной сахалинец. Родился 21 декабря 1920 года в селе Михайловка возле города Александровска-Сахалинского. История с арестом случилась, когда Николаю шел семнадцатый год, он учился в 9-м классе Александровск-Сахалинской школы, жил у своего дяди Федора Федоровича Золотова, который работал в системе народного образования. Из публикации «За гранью жизни» (Сергей Степанчук, РИА «Сахалин – Курилы», 2014 год).
В 1937 году массовые аресты начались на Сахалине после прибытия «московской бригады» НКВД, которая принесла сигнал с верхов: не рассуждать, а находить и расстреливать. И местные безопасники во главе с печально известным Дрековым рьяно взялись за работу. Уже в первые полгода на Северном Сахалине по надуманным обвинениям было привлечено несколько тысяч человек. «Шпионско-повстанческую организацию» среди учителей Александровска породил следователь Кобзан, которому Дреков обещал орден в случае успеха. В декабре 1937 года был арестован Ф. Ф. Золотов и ряд других учителей, сотрудников облоно. 
А в день семнадцатилетия Николая, 21 декабря, его и самого вдруг вызвали с урока. Сказали, что нужно отнести дяде немного денег и некоторые вещи. Собрав небольшую передачку, юноша отправился в порт, где содержались заключенные. Обратно уже не вышел. – Подпиши документ и уходи домой, –приказал ему следователь Кобзан, протягивая лист бумаги с текстом. Николай прочитал и удивленно покачал головой: в листовке перечислялись имена школьных учителей, которые якобы занимаются контрреволюционной пропагандой. – Но это же все неправда, – сказал он. – Нас учили по учебникам. Дальше последовали девять дней непрерывных истязаний, изнурительные допросы. Следователи менялись поочередно, а арестованному не дозволялось ни есть, ни пить, ни даже садиться – он все время стоял в наручниках у стены. «Подпиши бумагу – и пей сколько хочешь», – увещевал следователь, показывая стакан воды. Через несколько дней мучителям стало уже недостаточно простых обвинительных показаний. Теперь от юноши требовали признания, что он и сам состоял в контрреволюционной организации. Потом имитировали расстрел: вывели к мысу Жонкьер, поставили на скалу у моря и нацелились из пистолетов – все это входило в арсенал допросных методов.
В лагере смертников
Пытка закончилась 30 декабря, когда в присутствии тройки НКВД ему был зачитан «признательный протокол», который он, видимо, подписал в полубреду. Золотов еще раз отказался от этих слов и от подписи, но для палачей дело было уже закончено. На другой день его отвезли в одиночную камеру, после перевели в общую тюрьму. В Армудан молодого человека доставили на исходе зимы 1938 года. Там, недалеко от бывшего совхоза «Пограничник», в бараках жили заключенные, многие из которых уже были приговорены к высшей мере наказания. Расстрелы совершались буднично, в 500 метрах от жилых домов, по сотне и более человек за раз. Людей со связанными руками ставили вереницей на колени у края ямы, и грохот выстрелов гремел на всю округу. Жизнь в Армудане была действительно уже за гранью: просыпаясь утром, заключенные не знали, удастся ли увидеть закат. Там Николай Золотов получил весточку о том, что арестована и его мать, доярка из Михайловки, за «антисоветскую пропаганду» (она вышла на волю лишь после войны). Дядю (Федора Федоровича) расстреляли, а сам Николай остался в живых благодаря стечению обстоятельств. В лагере смертников он провел восемь месяцев, потом через Владивосток с другими осужденными был отправлен в хабаровскую тюрьму, где оставался до марта 1939-го. К тому времени сахалинский палач Дреков и сам угодил за решетку, и, возможно, поэтому Николай был оправдан, реабилитирован и отпущен на свободу.
Под Сталинградом
Николай вернулся в Александровск-Сахалинский, поступил в педучилище, но окончить не успел: началась война. В 1940–1942 годах работал начальником боепитания областного совета Осоавиахима, оттуда и ушел на фронт. Воевал под Сталинградом, где получил ранение. Согласно данным архива Минобороны, приказ о награждении красноармейца Золотова медалью «За боевые заслуги» издан 25 августа 1942 года. Место службы: 405-й стрелковый полк 258-й стрелковой дивизии 25 а. Строки из приказа: «В бою под городом Сталинград 25.08.1942 был тяжело ранен сквозной пулей в ногу. С направлением в №3903 эвакогоспиталь на излечение». Позднее он расскажет об этом в стихах.
…Который день кромешный ад вокруг, Пылает город, бомбы рушат зданья, И рядом падает отважный друг, И кровь, и скоро горькое прощанье. Смертельно раненный он просит пить, Река шумит, но как минуты долги, Быть может, час ему осталось жить, Один лишь час смотреть на отблеск Волги. (Отрывок из стихотворения «Сталинград»)
Операция «Маньчжурия»
А дальше был Дальний Восток, Николай Емельянович служил в Уссурийске, летом 1945-го участвовал в боях в Маньчжурии и Северной Корее, прошел километры дорог. По данным источника «Бессмертный полк» («Операция «Маньчжурия»), площадь Дальневосточного театра военных действий, охватывавшего Маньчжурию, Внутреннюю Монголию и Северную Корею превышала 1,5 млн кв. километров. Протяженность государственной границы Советского Союза и Монгольской Народной Республики с Маньчжоуго и Кореей, являвшейся рубежом развертывания советских войск, составляла более 5 тысяч километров, что намного превышало протяженность всех европейских фронтов (советско-германского, западного и итальянского) в начале 1945 года. К началу августа 1945-го японские войска в Северо-Восточном Китае, Внутренней Монголии и Корее насчитывали более 1 млн человек, 1215 танков, 6640 орудий и минометов, 1907 боевых самолетов и 25 военных кораблей основных классов. Наиболее сильная группировка – Квантунская армия (командующий – генерал армии О. Ямада) – находилась в Маньчжурии и Северной Корее близ границ Советского Союза и Монгольской Народной Республики.
После войны
В 1946-м Золотов вернулся в Александровск-Сахалинский, окончил педучилище, работал директором семилетних школ в поселке Хоэ (1947–1949), селе Михайловка (1949–1951), заведующим Александровским гороно (1951–1958). Затем работал секретарем парторганизации совхоза «Оленевод». Заочно окончил исторический факультет Южно-Сахалинского пединститута. В 1965–1972 годах работал учителем в сельских школах, директором средних школ в поселке Пихтовом, в Корсакове (школа № 3), Южно-Курильске, Южно-Сахалинске (школа № 3). После вступления в компартию его стали назначать на ответственные посты: он заведовал гороно, побывал председателем Александровского горисполкома и Курильского райисполкома, съездил в качестве делегата на XXII съезд партии. В 1972–1974 годах 
был заместителем начальника областного управления культуры, затем – председателем райисполкома, в 1979–1980 годах – заместителем директора областного драмтеатра (ныне Чехов-центр). В 1980-х трудился в областном управлении «Спортлото». Под конец жизни Николая Емельяновича вновь коснулся отзвук давней армуданской трагедии. После выхода на пенсию в 1985 году он возглавлял совет ветеранов, был членом комиссий обкома КПСС и облисполкома по содействию в восстановлении справедливости в отношении жертв репрессий. Благодаря этой деятельности появился и памятник в Верхнем Армудане, пятиметровая пирамида. Правда, памятник добирался до места много лет и был установлен только в 2005 году. На его обратной стороне высечены в черном мраморе строки из стихотворения «Армудан» Н. Золотова: «Армудан. И ты уже за гранью… / Здесь едва ли кто тебя найдет, / И твое последнее желанье – / Встретить утро – / Выстрел оборвет…» Без подписи. Безымян- ные, как и те тысячи людей, которые когда-то ушли отсюда в вечность.
Записи из военного дневника Николая Золотова
13 августа. Подходим к Маньчжурской границе, осталось 1,5–2 километра. Маньчжуры уже строят дорогу. Вечером должны быть к деревне Тумындза. Сейчас сижу на камне и пишу. Ведут семерых пленных: двух японцев и пять маньчжур… Надо побриться: борода в сантиметр. 14 августа. В 16:30 перешли границу. В деревне Тумындза захватили японца. На японской заставе – трупы японцев, уже разлагаются. Уровцы напали внезапно. Зарезали 40 солдат японцев, корейцев и маньчжур. Часть из них разорвало противотанковой гранатой. Мобилизовали маньчжур и корейцев строить дорогу. Бочка. Двуколки. Родник где-то позади. 17 августа. Идем по местам недавних боев. По всей дороге разбросаны вещи, бумаги. Вот перекресток четырех дорог. Лес. На середине дороги валяются две рации. Много медикаментов. А по краям десятки трупов. Мухи и черви едят их, и никто не думает их убирать. Кое-где чуть-чуть присыпанные землей лежат убитые красноармейцы. Говорят, что вчера японцы разбили наш отряд. Из наших полков уже много раненых. Сколько трупов! Все больше японцы. Как далеко Россия… 18 августа. Всю ночь шли. Высота 2600 метров. Под нами – облака белые-белые, как молоко, и из них кое-где остовами торчат вершины сопок. Вот место, где вчера на наши 2-й и 3-й полки напали японцы. У нас – 66 раненых и 10 убитых. У японцев – масса убитых, а раненых – неизвестно. Ждем нападения каждую минуту. По всей лесной глухой дороге сгоревшие авто, убитые лошади и везде трупы убитых японцев и смрад. 19 августа. Какие горы! И вода родниковая… часто встречаются ручьи. Напали на нашу транспортную роту ночью, почти в упор ударила банда японцев из пулеметов с левой стороны дороги. Но ребята молодцы, не растерялись. Убит старшина Стрижков. Какой хороший парень. Просто не верится… Похоронили. Дали салют и пошли дальше. Двое ранены. 20 августа. Сегодня пришли в город Хунчун. Сразу же направились на склад – чего только нет. Ходим по отделам: вещевой, винный, продовольственный, канцелярские принадлежности и т. д. Все пьяные, и я. Водку несем бутылками (четвертями). Берем полотенца, мыло, зубную щетку, носки, перчатки. Но куда это все и зачем – может, сегодня убьют… 21 августа. Река. Ширина 500–600 метров. Начинаем форсировать. Маньчжурия кончилась, переходим границу Кореи. Впереди деревня… 22 августа. Идем по Корее... 23 августа. …Проезжаем сожженные города. Их сожгли японцы, которые сейчас тысячами сдаются в плен. 24 августа. Весь день на машине. Группа пленных японцев смотрят на нас, как на марсиан. Все в очках, с золотыми зубами, скуластые… Вчера отправил домой два письма. Дойдут или нет? Что теперь делают дома? 25 августа. Сегодня до вечера будем стоять, а часов в 6–7 пойдем дальше. Убили быка. На кухне варят рис и мясо. 8-й день нет ни хлеба, ни сухарей. Три дня пекут какие-то лепешки, а то совсем безо всего. Лапша и лапша. Сегодня распили четверть. Щилов, Золотов, Павлов, Душкевич… Архив семьи, публикуется в сокращении
Патриот родного края
Золотов стал известен как поэт с 1960-х годов, публиковался в центральных и местных газетах, в литературно-художественных сборниках «Сахалин». Большой патриот своего края. В поэзии Николая Емельяновича оживают трагические картины войны, по-новому раскрывается очарование сахалинской природы.
Опять ползут по небу тучи, Все застилая пеленой,
И третьи сутки дождь сыпучий Идет над дальней стороной.
Притихла тутовая роща,В слезах печальная листва, Ручей лениво ветвь полощет Водой подмытого куста.
А по ночам, когда не спится Под лягушиный плач и смех, Косой поток в окно стучится, Как будто путник на ночлег. И все ползут по небу тучи, Даль застилая пеленой,
И пляшет в лужах дождь сыпучий, И очень хочется домой.
(«Дождь», Корея, 1945 г.)
Проносятся годы, а память хранит И с прошлым расстаться не может. И старый маяк у Трех Братьев горит, Горит и зовет, и тревожит.
Зовет беспокойный Татарский прибой Наш берег, закованный льдами,
И часто мне видится город родной, До крыш занесенный снегами.
Мне дорог тот город, как юность и май, Как сказ о минувшем и новом,
Мне дорог таежно-березовый край, Родник на хребте Камышовом.
(Сборник «Мой Сахалин – моя любовь», 2020 г.)
Наследие Золотовых
Вспоминает дочь Николая Емельяновича Ирина Юрьевна КОНЮХОВА:
– Папа был насквозь «просахалинен», для него не было ничего роднее сахалинской земли. А к селу Михайловка, где он родился, где даже дом сохранился, где похоронены родные люди, всегда было особое трепетное отношение... Поэтому ездил туда каждый год, когда мы жили уже на юге Сахалина. Отец не любил говорить о войне, и это удивительно, ведь он учитель-историк. В то же время, когда мы перечитываем его дневниковые записи, то понимаем – тяжело переживать такое заново. Но он с готовностью рассказывал о войне на встречах со школьниками, мы даже помним эту фразу: «Сейчас я вам расскажу о войне…» И рассказывал ярко, иногда с грустью, а порой с юмором о тяжелой солдатской жизни. Чувство юмора, заразительный смех всегда делали его душой компании. Удивительную жизнь прожил, очень многое успел. К слову, писатель Константин Гапоненко в своей книге «Откуда мы родом» посвятил целую главу Пихтовке (поселок Пихтовый Корсаковского района), рассказав о жизни в 1960-х годах, когда папа был там директором школы. Память – вещь удивительная.
Воспоминания внучки ветерана Людмилы Николаевны ГРИНЬКО:
– Я помню стук клавиш печатной машинки, на которой дедушка готовил для редакции свои стихотворения. Он очень внимательно относился к тексту, переживал, если из журналов долго не приходили ответы, и радовался, когда публиковали. В домашней библиотеке хранятся сборники с его стихами. Музейная редкость – альманах «Сахалин» 1971 года с автографами Владимира Санги, Александра Мандрика, Михаила Финнова, Николая Тарасова, Бориса Репина, Евгения Лебкова, Валентина Богданова, Юрия Николаева и других замечательных сахалинских поэтов, многие из которых уже ушли из жизни. В домашнем архиве сохранились нотные записи композитора Беллы Володиной к стихотворениям «Уводят дороги» и «Край земли» (и отдельно А. Полякова к стихотворению «Край земли»). Дедушка и правда был привязан к Сахалину. Здесь ему продуктивно работалось, лирично писалось и хорошо отдыхалось. Помню коробочку с медалями, их у него было так много, что когда я ребенком надевала пиджак со всеми наградами, то практически падала под их тяжестью. А еще помню, что после его смерти бабушка отдала на память нам, его внукам, различные вещи, к которым мы проявляли интерес. Мне досталась губная гармонь под названием Vermona, которую до сих пор храню и нет-нет да приложусь губами, извлеку звуки, вспомню дедушкину игру… Николай Емельянович прожил богатую жизнь, оставил после себя четверых детей, семерых внуков, а также правнуков и праправнуков.