Родилась в Одессе 6 апреля 1928 года. Во время Великой Отечественной войны пережила оккупацию. Окончила Одесскую консерваторию, работала преподавателем фортепиано на Украине. В 1958 году вместе с мужем Николаем Алексеевичем Сотниченко уехала на Сахалин. В Южно-Сахалинске супруги занялись созданием Сахалинского музыкального училища (ныне – колледж искусств), которое открылось в 1959 году. Став одним из первых его преподавателей, Римма Александровна работает в колледже по сей день. Кавалер ордена «Знак почёта». Заслуженный работник культуры Сахалинской области, почётный работник среднего профессионального образования Российской Федерации.
Родители
Я – дитя народов, которые издревле селились на побережье Черного моря. Со стороны отца, Александра Николаевича Новокрещенцева, в родне турки, татары и украинцы. Матушка моя, Нина Эммануиловна Енчина, наполовину болгарка, наполовину гречанка. Ну а я числю себя русской. Так что происхождение у меня пестренькое. Может быть, именно это и обеспечило мою живучесть. Музыкантов в семье не было, но во время Гражданской войны отец мой был призван в Красную армию, где совмещал свою службу санитаром с работой в военном оркестре и научился играть на тромбоне. Это единственное, что связывает меня по родительской линии с музыкой. После войны отец строил по всей Украине элеваторы, и в местечке Вознесенк встретил мою мать. Они поженились и кочевали по стройкам. Обычно жили в деревнях, а потом вынужденыбыли переехать в Одессу, потому что мать заболела туберкулезом. Тут еще начался Голодомор, и она умерла. Мне было тогда 4 года.
Одесса. Рихтеры
Спустя время отец нашел себе женщину, женился, и она стала моей мачехой. Ольга Алексеевна была инструктором кройки и шитья. Училась этому на курсах, где и познакомилась с матерью Святослава Рихтера, Анной Павловной. Рихтеры незадолго до этого переехали в Одессу из Житомира, у них родился Светик (Святослав Рихтер, крупнейший пианист XX века. – Прим. ред.). Наши семьи были очень близки до войны. Рихтеры жили в большой коммунальной квартире, и в соседках у них была одинокая старуха фройляйн Ставуш, которая пенсии не имела, потому пробавлялась уроками немецкого языка. Рихтеры ее очень любили, опекали и уговорили моих родителей, чтобы фройляйн учила меня немецкому языку. Занятия продолжались и летом, когда мы выезжали отдыхать в местечко Люсдорф, это 12 километров от Одессы. Это было настоящее немецкое село, и там наняли женщину, которая со мной занималась. Мы с ней на пляж ездили, гуляли в парке и разговаривали только по-немецки. Таким образом меня принуждали изучать этот язык. В войну это, конечно, пригодилось.
Довоенная жизнь
Я была очень домашним ребенком. Любила читать, спасибо родителям. Правда, детских книг до войны было очень мало, но они старались их находить и дарили мне на Новый год, ко дню рождения. Через дорогу была библиотека городская, я туда постоянно бегала. Правда, почему-то вызывала изумление у библиотекарей тем, что в 14 лет читала Ромена Роллана и Анатоля Франса. Детство мое тесно связано с воспоминаниями о семье Рихтер. Теофил Данилович работал в Одесском музыкальном училище и в кирхе органистом. Светик до 1937 года жил в Одессе. В 15 лет он устроился 
концертмейстером в оперный театр. Постепенно артисты стали собираться у Рихтеров, а певицы заказывали концертные платья у моей матушки и у Анны Павловны, которые занимались пошивом одежды. Это было интересно – примерки, суета, и наряды наши матушки шили очень красивые… Когда у Рихтеров собирались гости, взрослые часто играли в шарады, и все это происходило весело, с переодеваниями. Помню, однажды мы должны были изобразить море, пляж, и Светик надел еще одну пару брюк, а при зрителях вдруг начал раздеваться, снимать верхнюю пару! Одним словом, дурили. А еще устраивали тематические вечера. Помню, как-то был восточный вечер. Все пришли в костюмах и исполняли определенные роли. Например, Светик со своей родной теткой изображали влюбленных, другой гость, водрузив на голову чалму, выступал в роли падишаха. Веселились от души! А у нас дома однажды устроили украинский вечер. Анна Павловна была тетка Гарпина, отец мой – кум Омелька, а гости разыгрывали сговор о свадьбе. Взрослые очень интересно проводили время. Любили разыгрывать друг друга на 1 апреля, обманывали, дурили – только держись!
Музыка
У нас в Одессе до войны была студия, где бесплатно учили играть на фортепиано и скрипке, занимались с детьми хореографией и художественным словом. Моя подружка пошла в балет, ну и я за нею! Год мы там отзанимались, а потом подружку выкинули за тучность. Я огорчилась, что осталась одна, но, чтобы школу эту не покидать, решила заняться музыкой, и Рихтеры меня поддержали. Среди наших друзей была пианисточка, не бог весть какая, тем не менее она меня подучила, я начала как-то играть и отправилась на приемные экзамены, которые успешно сдала. Мне повезло, я попала к чудесному педагогу, стала хорошо двигаться вперед, шагала через класс, но в 1941 году все прервалось…
Война
19 июня 1941 года мы с матушкой уехали в Питер. Там нас и застала война. Мать проявила бешеную энергию, чтобы вернуться в Одессу. Все тамошние знакомые, у которых мы жили, говорили: «Ну зачем вы торопитесь? Вот наши отгонят немцев, и вы спокойно отправитесь домой!» Если бы мы остались в Ленинграде, погибли бы в первую же зиму, потому что приехали налегке. Это какой-то удивительный случай спасения! Добирались до Одессы тяжело. Поезд переполнен, не то что спать – сидеть было негде. Я до сих пор вспоминаю летчика, который спешил из отпуска в свою часть. Он сутки простоял на ногах! Помню женщину из Белоруссии, которую муж-пограничник отправил в эвакуацию, а сам вернулся в часть и, скорее всего, погиб. Она, бедная, на сносях была, родила в поезде. Ребенка завернули в какую-то скатерть. Когда ехали от Киева до Одессы, нас уже бомбили много раз. Мы из вагонов бежали в поле, а там лесов нет, спрятаться негде. Это был ужас.
Осада
Одесса очень быстро попала в осаду, в начале августа 1941 года. Перекрыли водовод, и город начал томиться без воды. Но нам повезло: буквально через дорогу от нашего дома был артезианский колодец. Какие там очереди выстраивались! Люди тащили все, что можно было наполнить водой, вплоть до детских ванн. Одновременно начались регулярные бомбежки Одессы. Помню, как-то под утро бомба попала в дом напротив. Люди ночевали в подвале, там они и погибли. А у нас выбило все стекла напрочь, пришлось забить окна фанерой, и всю войну мы жили во тьме. Во время бомбежек, бывало, разворотят какие-то склады, и люди идут, запасаются чем могут. Недалеко от нас была мельница, ее разбомбили, и мама моя с теткой побежали. Там нашли запасы горохового концентрата. Приволокли целый мешок, были довольны необыкновенно, и это нас действительно некоторое время спасало. Мы из концентрата варили суп, довольно вкусно получалось, я его до сих пор люблю.
Оккупация
Немцы пришли в Одессу 16 октября 1941 года и тут же отдали ее Румынии, а оккупированные территории назвали Транснистрия. Румыны не были такими наглыми, как немцы, а те развернули репрессии в отношении евреев. Распорядились, чтобы их переселили в северные районы Одесской области. И вот людей собрали, увезли, а потом выяснилось, что их всех расстреляли. А румыны в этом плане инициативу не проявляли. Их очень легко было купить. Буквально за кусок сахара. Например, вдруг объявляют обыск по всему дому. Румыны ходят по комнатам, и за ними обязательно надо следить, иначе что-нибудь со стола утащат непременно. Оккупация длилась почти три года. В этот период в Одессу вернулись те, кто бежал в Румынию во время Гражданской войны, и потребовали возвращения отнятой после революции недвижимости. Была среди них некая Асвадурова, которая в своем доме открыла лицей, где училась и я. Программа там была оригинальная: закон Божий, латынь, как в дореволюционной гимназии. Еще нам вменялось в обязанность каждое воскресенье ходить в церковь. Конечно, оккупация Одессы – это не Ленинградская блокада. И тех ужасов, что пережили люди на других оккупированных немцами территориях, в Одессе не было. Но жилось нам несладко. В городе часто останавливались немецкие части, и офицеров распределяли по квартирам на постой, в том числе и к нам. Мы их не кормили, у них были пайки, но и они нам никогда ничего не предлагали. Мы разбирали развалины, таскали дрова, топили, то есть обеспечивали квартирантам комфорт. Это было иногда очень противно и унизительно. В последние дни оккупации, когда румын уже оттеснили, город вновь оказался в осаде, только теперь уже Красной армией, было страшно. Немцы скопились в Одессе, не имея возможности драпануть, и у них настрой был свирепый. Мы боялись, что нас просто всех перестреляют. Потом родители признались, что держали при себе отраву, чтобы избавить нас от этого ужаса. Что касается музыки, моя учительница по фортепиано успела эвакуироваться, а я оказалась ні в тих, ні в сих (фигура речи – ни там, ни сям, предоставлена сама себе). Но мне с помощью Анны Павловны Рихтер повезло познакомиться с Марией Ипатьевной Рыбицкой, ученицей Есиповой (Анна Есипова - знаменитый педагог и пианистка второй половины XIX в. – Прим. ред.), которая впоследствии стала моим преподавателем в консерватории. Ей было лет 70, во время оккупации изредка я к ней ходила, она что-то мне советовала, но в основном я занималась самостоятельно.
Прощание с мечтой
10 апреля 1944 года нас освободили от оккупации, и жизнь начала возвращаться в прежнюю колею. Но было нелегко. На тех, кто проживал на оккупированной территории, смотрели косо. Прежде всего, мы занялись восстановлением паспортов. Это сопровождалось бесконечными укорами, и это было унизительно. Более того, когда я уже оканчивала консерваторию (а окончила я ее с отличием), могла пойти в аспирантуру, но не пошла, потому что знала: меня ни в коем случае туда не возьмут по статье «Оккупация». Тогда это было клеймо. Но, когда я после оккупации вернулась к занятиям музыкой, об этом даже и не думала. От десятилетки Столярского (Одесская средняя специальная музыкальная школа-интернат им. профессора П.С. Столярского. – Прим. ред.) остались стены, поэтому занятия начались только в июне 1944 года в помещении обычной школы, где нам выделили несколько классов. Но тогда у меня были другие планы на будущее, с музыкой не связанные. Я мечтала работать на Севере, участвовать в полярных экспедициях, поэтому собиралась поступать в радиотехнический институт. У меня был любимый дядька, старый полярник, он всю войну провел на зимовке, ведал погодой Северного морского пути. И вот он приехал, я с ним поделилась своей мечтой, а он мне говорит: «Нечего там девкам делать!» Дядька был свой в доску, и я ему поверила.
Победа. Консерватория
Помню, 9 мая 1945 года по нашей улице едет офицер на лошади и держит газету. Я нахально к нему подхожу, прошу у него газетку, и он с радостью мне ее отдает. Она у меня сохранилась. В ней опубликован акт о капитуляции Германии. Победа - это чудное ощущение. У меня тогда была такая установка: мне 17 лет, ничего не потеряно и все впереди! А в 1946 году нас, шестерых выпускников школы, без экзаменов взяли в консерваторию.
Путь на Сахалин
После окончания консерватории я распределилась в Житомир, преподавала фортепиано в местном музыкальном училище. А поскольку я по диплому не только преподаватель, но и концертирующий исполнитель, дирижер военного оркестра при зенитно-артиллеристском училище уговорил меня сыграть с его коллективом 1-ю часть концерта Бетховена. В этом оркестре служил Николай Сотниченко. Там мы с ним и познакомились, а спустя три года решили пожениться. У Николая Алексеевича непростая судьба: в начале войны он вместе с матерью и братом эвакуировался из Киева. В Кемерово отстал от поезда, воровал, жил у стрелочника. На тот момент ему было 13 лет. Потом прибился к военной части, которая формировалась в Сибири. 
Перед отправкой на фронт командир договорился, и Николая Алексеевича как сироту взяли в музыкальную школу-интернат, что открылась в уже освобожденном Киеве. Так Сотниченко стал музыкантом. Поженившись, мы с ним уехали в Ужгород. На тот момент я начала искать место работы, где бы давали жилье, и только Сахалин пообещал нам квартиру. Я плохо себе представляла, что это за место, но с ним связана забавная история. Мы снимали квартиру у чешки пани Фучиковой, и в нашей комнате на стене у кровати вместо ковра висела огромная карта Советского Союза. Моя голова покоилась на подушке как раз в районе Дальнего Востока. Просыпаясь утром, я созерцала Приморье, Сахалин и Курилы. В 1958 году, проехав всю страну от Москвы до Владивостока на поезде, а потом на пароходе, мы прибыли в Корсаков, а оттуда – в Южно-Сахалинск. С тех пор я живу на Сахалине и никогда об этом не пожалела. Ощущение того, что ты нужен, дорогого стоит. А здесь я это чувствовала всегда.