Об Иване Павловиче КОВАЛЕНКО вспоминают сын Владимир и внучка Наталья
Родился в селе Большое Пичугино Тисульского района Кемеровской области. Окончил школу в 1923 году, работал в кузнице. В 1933-м был призван на действительную службу в Красную армию, служил в танковых войсках. Второй раз повестку получил в 1941 году, нес службу в резервных войсках на Дальнем Востоке. В 1945 году принимал участие в боях за освобождение Южного Сахалина. Награжден медалью «За победу над Японией». Дальнейшую жизнь связал с Сахалином. Жил в городе Холмске.
Владимир Иванович КОВАЛЕНКО, сын:
– Батя и мама выросли и жили в деревне, потому уклад жизни и психология у них были деревенские. Детство у отца было тяжелое. Его большая семья родом с Украины. В 1920-е годы их раскулачили и переселили в Сибирь. Батя рос здоровым парнем, работать начал еще пацаном, помогал отцу в кузнице. Он там научился работать кувалдой, стал хорошим молотобойцем. И меня, кстати, научил бить кувалдой наотмашь! В 1933 году батю призвали на действительную службу. Перед армией он освоил профессию тракториста, поэтому попал в танковую часть. Когда в 1935-м вернулся в деревню, семья переехала в районный центр, в село Тисуль, там батя работал шофером. Он был призван через месяц после начала войны, 16 июля 1941 года, и сразу попал на Дальний Восток. Был назначен командиром знаменитого танка Т-34, потом, когда командирский состав пополнился кадровыми офицерами, был переведен в механики-водители. Да, он пробыл всю войну в запасе, и это были совсем непростые годы. Первое время часть стояла в районе Магадана, а потом ее перебросили на Северный Сахалин. Батя рассказывал, что было трудно, многие подавали рапорты с просьбой отправить на фронт. Им говорили: «Куда вы рветесь? Там же убить могут!» 
В ответ резервисты горько шутили: «Так хоть покормят перед смертью…» Их держали на скудном пайке, практически жили впроголодь. Хорошие времена начинались с осенним ходом рыбы. Батя вспоминал, как они стреляли лосося на перекатах и этой рыбой отъедались. В августе 1945 года началась война с Японией и часть бати вступила в боевые действия. Помню, мы просили его рассказать, как он воевал, но батя был никакой рассказчик, его не уговоришь. Но уговорили. И он подробно вспомнил один эпизод, который произошел в районе горы Кутанкиси, это недалеко от Вахрушева. Японцы при отступлении оторвались, скрылись, и наши остановились у Кутанкиси посовещаться, что дальше делать, куда идти, чтобы не нарваться на засаду. Решили устроить командирскую разведку. Отца назначили в экипаж танкаразведчика вместе с замполитом батальона. И вот едут они, тишина, противника нигде не видно. Проехали довольно далеко на территорию расположения японцев, никого не нашли, развернулись и пошли назад, но по другой дороге, возвращались по фронтовой полосе в расположение соседней части. Это была так называемая часть западников, то есть тех, кто воевал на Западном фронте. Бойцы, конечно, опытные, но они не учли одного нюанса. Тогда меняли окраску наших танков со светло-зеленой на темную, а несколько машин перекрасить не успели, в том числе танк, которым управлял отец. И вот когда он прошел линию обороны на нашу территорию, по танку с двух сторон открыли прицельный огонь. 
«Мне дико повезло, – рассказывал батя. – У меня была нехорошая привычка на прямом участке дороги отпускать рычаги. Именно так я тогда и сделал, потому и скорость была небольшая. А тут удар справа, и снаряд прошел как раз там, где я должен был руками держать рычаги! Второй прошел под ногами». Батя смутно помнил, как затормозил, как откинул люк, ласточкой вылетел из машины и скатился в кювет. Туда же попрыгали все, кто смог выбраться из горящего танка. Пулеметчик держал их на мушке, они приподняться не могли, и батя даже спустя долгие годы возмущался, дескать, расстояние небольшое, неужели они невидели, что мы не японцы, а свои?! И тут командир роты, в которой служил батя, услышал стрельбу, прибежал, и только тогда западники прекратили обстреливать танк. Отец получил два легких осколочных ранения, но смог потом самостоятельно забраться в танк и вытащить замполита. Я хорошо запомнил его рассказ: «Представь, что тебе дали в руки мешок сухарей. Вот таким было тело замполита. У него все кости были переломаны, и, когда я его поднял, они хрустели, как сухари в мешке… Когда мы очухались, я майора, который командовал обстрелом танка, искал с пистолетом, хотел пристрелить, но тот сбежал». После демобилизации батя решил остаться на Сахалине. А мы ждали его в Тисуле. Мама Серафима Алексеевна всю войну работала машинистом передвижного локомобиля. Электричества в селе не было, а эта установка подавала электроэнергию в сельсовет и на центральные улицы. 
Мама всего полгода ходила в школу, запомнила буквы и научилась немного писать, но сумела выучиться вначале на кочегара, потом на машиниста локомобиля. Я несколько раз был у нее на станции. Мама с батей, конечно же, переписывались, и однажды она объявила, что мы уезжаем к папе на Сахалин. Это было в конце 1946 года, я на тот момент в 3-й класс пошел, уже почти мужик. Убрали урожай и в октябре отправились в путь. 
Вещи, конечно же, уложили в деревенский сундук. Он тяжеленный был, два человека его едва поднимали! Так и поехали – мама, я, две моих сестры и сундук. На станции Тяжин сели в поезд, который назывался «500 веселый». Это двухосные грузовые теплушки, перегороженные двухэтажными нарами. Помню, несколько часов стояли на полустанке у озера Байкал, мужики побежали купаться, ну и я с ними, конечно. Когда приехали во Владивосток, возникли проблемы с сундуком. Там такая история произошла: мы выгрузились, наш поезд ушел, другой подходил к перрону и зацепил сундук вагоном. Мама бросилась, схватила его, пыталась удержать, в нем же все наше богатство было, и тут мужики заорали: «Мать, ты куда?!», подбежали, ее схватили, сундук из-под поезда вытащили, куда надо отнесли. Тогда, после войны, несмотря на потери и озлобленность, народ был другой, люди друг другу помогали. Пришли грузиться на пароход. Предъявили билеты, документы, надо подниматься по трапу, а мы этот сундук поднять не можем, не то что занести на борт. И снова помогли мужики, один из них побежал на пароход, договорился, сундук подцепили краном, и раз! – подняли наверх. До Корсакова мы шли около трех дней и попали в шторм. Была большая качка. Очень у многих развилась морская болезнь, мои сестры в лежку лежали, а я и мама выдержали качку, не заболели. У нас были палубные места, но по палубе гуляла вода, поэтому нас поместили в трюм. Мама все время над нами кудахтала, держалась стойко. 
И вот, наконец, пришли в Корсаков, оттуда через Южно-Сахалинск на поезде поехали в Холмск. Я очень хорошо помню, как мы встретились с отцом. Вышли из багажного вагона, нам выгрузили сундук, и мама взялась высматривать батю. Мы впереди втроем идем по перрону, а мама в двух шагах сзади. Проходим мимо какогото мужика и вдруг слышим: «А вот и папка наш, Иван Палыч!» Обернулись, а мама с этим дядькой обнимается. Так мы впервые за долгие годы увидели своего отца. Когда он ушел на войну, мне 5 лет было… В Холмске поселились в японском доме, который шатался под порывами ветра, такой был хлипкий. Начали общаться с японскими пацанами, подружились, конечно, и я даже немного заговорил по-японски. В 1948 году бате выделили участок земли недалеко от старого дома, он построил крепкий шлакозаливной дом, и перед Новым годом мы в него переехали. Так и проросли на Сахалине. А что касается памяти о войне… Для отца и матери обе даты – 9 Мая и 2 сентября – были святыми. Они их не разделяли.
Наталья Викторовна ЧИБИРЕВА, внучка:
– Бабушку и дедушку мы, внуки, называли бабуся и дедуся. Я знаю, что во время войны дед находился в резерве. Когда война на Западе уже Маока (Холмск) заканчивалась, часть, в которой служил дед, перебросили на Сахалин. Он был танкистом в звании сержанта, воевал на танке Т-34. Попадал в разные ситуации, но судьба была к нему благосклонна. Дед рассказывал нам удивительную историю о своем боевом прошлом. У японцев какие были домишки – хибарки, хоть и двухэтажные, но хлипкие. И вот дедуся с сослуживцами был в разведке и каким-то образом оказался на втором этаже такой вот японской хибары. 
А на первом у японских офицеров шло совещание, и в какой-то момент наши крепкие русские парни провалились и рухнули со второго этажа на первый прямо на стол, за которым сидели японцы! В суматохе смогли выбраться и даже взяли языка. Полагаю, это было сочинено дедусей для красного словца специально для нас, внуков, но очень хочется верить, что так было на самом деле. С боями дедуся дошел до Корсакова, тогда Отомари, а когда закончилась война, понял, что ему очень нравится Сахалин, островная природа и то, что здесь много рыбы. На тот момент у него в семье уже было трое детей, и он вызвал свою жену, нашу бабусю, в Холмск. В путь они отправились в 1946 году, месяц ехали на поезде, потом плыли на пароходе с большим сундуком. Я его очень хорошо помню. Бабуся мне рассказывала, что, когда приехали на Сахалин, у них было ощущение, что в рай попали. 
Земля родящая, рыбы много, и японцы оказались хорошими, добрыми соседями. Бабуся подружилась с женщинами и очень многому у них научилась. Дедусе дали японский домик, где все малипусенькое, раздвижные стены, татами… Работать он устроился в автоколонну, сначала водителем большого самосвала, затем стал начальником этой автоколонны. А бабуся не работала, занималась семьей, детьми, огородом, хозяйством. Потом построили вместо японской хибарки крепкий дом, разбили сад, выучили детей, всем дали высшее образование. Хорошо жили. Дедуся был очень добрый. Он воевал, видел смерть, работал руководителем, но в доме командовала бабуся! А он только приговаривал: «От туды-т твою мать…» Он ей никогда не перечил. Бабуся была великолепной хозяйкой, а у дедуси – руки золотые. По дому он умел делать все. И очень любил рыбалку. Годы спустя у дедуси обнаружился рак легких. Естественно, он курил. Помню, говорил: «Мне бы вот прокашляться, а так все хорошо».