Валентина Андреевна родилась на Сахалине в селе Рыковском (ныне Кировском). Ее отец – потомок добровольных переселенцев, мать – из каторжанской семьи. В 1940 году отца посадили по доносу, домой он больше не вернулся, умер в пересыльной тюрьме, и мать одна поднимала пятерых детей. Во время войны Валентина училась в школе и работала в колхозе, после Победы окончила курсы медсестер, трудилась вначале в военном госпитале, затем в больнице в Александровске-Сахалинском. В 1958 году вернулась в Кировское, по приглашению председателя колхоза пошла работать заведующей только что открытым детским садом и проработала в этой должности 40 лет. Сейчас на пенсии, живет в Кировском.
Война
Когда началась война, мне шел 11-й год. Помню, как-то летним вечером полнеба над Кировском было красным и люди говорили: «Ой, это к войне». А когда сообщили, что началась война, это небо как будто передо мной вспыхнуло! Было какое-то тревожное предчувствие. Сразу объявили мобилизацию, и почти все мужское население ушло на фронт. А семьи ведь почти все были многодетные, и с ними случались страшные истории. На нашей Почтовой улице жила женщина, у которой три старших сына ушли воевать. В первые дни войны погиб сын-танкист. Спустя месяц она получила похоронку на второго сына. И эта женщина от горя себя не помнила. Ходила в шубенке нараспашку, волосы распущенные, и все ругала Сталина: называла его Сталин-татарин, и почему это он допустил, что немцы зашли на территорию нашей страны. Кто-то вскоре донес, и ее арестовали. Но судила ее уже не тройка, как нашего отца, а народный суд. Дали ей семь лет и отправили в лагерь в Хабаровский край.
Помощь
А в Кировском остались младшие ее дети, четверо ребят – Сережа, Зина, Глаша и Витя Гусаровы. Я с Зиной дружила, мы с ней учились вместе, и она есть у меня на фотоснимке. Продукты они получали по иждивенческим карточкам, а что там давали – практически ничего, и дети голодали, конечно. И вот мама пойдет к ним, посмотрит и говорит: «Сережа, пошли со мной, я дам вам картошки». Он придет, она насыплет ему в мешок, сколько он сможет поднять, и он домой эту картошку тащит. Чем могла мама помогала этим детям. Потом их определили в детский дом, а спустя какое-то время старшая сестра, которая жила в Хабаровске, забрала всех к себе. И вот как-то в конце 1980-х годов иду я по Кировскому, и тут меня знакомый подзывает, а рядом с ним двое незнакомых мужчин. Он говорит: «Валя, ты их узнаешь?» Я так посмотрела, сяк посмотрела и спрашиваю: «А вы, ребята, случаем не Гусаровы?» А они: «Валя, ты нас узнала!» Витя коренастый, чернобровый, а Сережка такой красивый! Говорю: «Батюшки, какие вы стали! Идите ко мне, я сейчас приду!» Побежала на работу, предупредила – и домой. Забежала, конечно, в магазин, прибегаю, а они сидят, с мамой моей разговаривают: «Вы знаете, тетя Настя, мы всю жизнь помним тот самый мешок с картошкой, ведь добро никогда не забывается…»
Тыловая жизнь
Как мы жили во время войны? Ой, трудно… Я помню эти карточки иждивенца, 400 граммов хлеба, и 700 граммов тем, кто работает. Давали сахару помаленьку, масла чуть-чуть, хлеба хватало, только чтобы позавтракать и пообедать, а на ужин уже не оставалось. Но мы всегда от своего пайка оставляли кусочек братику и младшей сестренке, ей было полтора года, когда отца забрали. В школу, конечно же, ходили, правда, здание школы во время войны заняли под военный госпиталь, а учеников перевели в небольшой дом, сейчас его уже нет. Там было пять комнат и коридор, и даже в нем был устроен проходной класс. Помню, как мы на переменах пели песню «Вставай, страна огромная» и помечали на карте звездочками города: с болью – оставленные, с радостью – освобожденные. После уроков все в обязательном порядке шли на ферму, одни чистили телятник, другие рубили мерзлый турнепс, чтобы накормить коров. Летом сена заготовили мало, потому что в колхозе остались одни женщины и двое пожилых мужчин-трактористов, Костя Симонов и Саша Богданов. Коровы за зиму совсем обессилели от голода и, если ложились, встать уже не могли. Весной, когда выпускали их в поле, кое-как поднимали, чтобы они могли до травы дойти и хотя бы немного поесть. По осени мы копали картошку. Никогда не забуду, как нас на месяц вывезли на картофельные поля в Палево. С собой – матрасный чехол и наволочка. Мы их сеном набили и спали на этом. Жили в деревенском клубе: девчонки – на сцене, мальчишки – в зале. Помню, месяц в поле работали, выкопали всю картошку, устали, а нам говорят: останетесь капусту убирать! Тут мы взбунтовались и пешком по редколесью ушли домой. А еще мы собирали посылки на фронт, вязали рукавицы, носки, обвязывали носовые платочки. От отца у нас остался выходной пиджак хороший, фасон «москвичка», и мама отдала его в Фонд обороны. Мы туда все, что смогли, отнесли. Хоть отца и арестовали, мы зла на советскую власть не держали. Старшая сестра Люба нам говорила так: «Это шибки отдельных людей!», и мы ей верили. Она учительница у нас была, строгая, я ее боялась как огня, потому и училась всегда на отлично! У нас у всех дома были свои обязанности. Моя – мыть посуду. Старшие сестры стирали, и это было непросто, потому что вместо машин тогда были стиральные доски. Еще одна сестра, Ольга, мыла полы. 
Мы, конечно, тоже этим занимались: скоблили доски, одной водой мыли, потом второй, и так до идеальной чистоты. Так что у каждого из нас были свои обязанности по дому. Другой раз замешкаюсь с посудой, а мама подойдет и скажет: «Чем скорее ты ее помоешь, тем больше у тебя будет времени погулять». И по сей день я мою посуду сразу, чтобы больше было свободного времени. Что еще из войны запомнилось – светомаскировка. У нас в Кировском было два военных аэродрома. И вот, как сейчас помню, мама велела занавесить окна. Мы занавесили, но где-то оставили небольшую щелку. А тогда по вечерам ходили наблюдатели, проверяли светомаскировку. Заходят к нам и говорят маме: «Ну-ка выйди! Ты что, сигналы собралась подавать японцам?!» Мама отвечает: «Я и ведать не ведаю, какие сигналы?» А ей показывают на щель в окне, через которую свет пробивается. Тогда это было почти преступление.
Продовольственный вопрос
Питание по карточкам было скудным, но нас спасало трудолюбие. Лентяи, те пухли от голода, было у нас несколько таких семей. А мама сказала нам так: «Будем сажать картошки столько, чтобы нам хватало от новой до новой». А тогда колхоз, земли не возьмешь, но мама нашла выход. Когда японцы уходили в 1925 году, они сожгли Рыбальную улицу полностью и улицу Сизова наполовину. Там жили зажиточные крестьяне, их расселили, а огороды с хорошей плодородной землей остались. Мама пошла в сельсовет, договорилась об участке, нашла деда, который нам его вспахал, и мы посеяли мешка полтора картошки. По осени пошли собирать урожай. На всякий случай взяли с собой 10 мешков, чтобы лишний раз не бегать. А когда начали копать, верите, за пару минут все мешки заполнили! И еще целый ворох накопали! А картошка крупная, одна к одной, ровненькая, чистая! И вот что интересно, мы во время войны каждую осень накапывали до 100 мешков картошки! Подполье у нас было огромное, отец сам делал, там и все 200 мешков вошли бы, так что картошка нас спасала, конечно. Кроме этого, у нас по южной стороне села и в Онор было много воинских частей, и солдаты меняли на картошку муку и овес. За два куля картошки – куль муки, поэтому у нас всегда была мука, а это великое дело. А потом, когда американцы открыли второй фронт, начала появляться американская мука, белая, красивая, и колбаса в банках, которые открывались ключиком, и горчица в порошке, которую нужно было залить теплой водичкой, и она тут же превращалась в полноценную приправу. Это я хорошо запомнила, потому что когда ели колбасу, мы мазали ее этой горчицей. И мама что еще делала: сварит картофельное пюре, яйцо туда набьет, добавит муки и на американском топленом сале пожарит лепешки. Это была невообразимая вкуснота. Рассказывала своим детям про эти лепешки, а они говорят: «Мам, а почему ты нам их никогда не пожаришь?» Нажарила. Попробовали – а они обыкновенные. Дети удивлялись, чего вкусного мы в них находили? А я им объясняла, что хлеба тогда не хватало, сладостей не было совсем и мы были рады хотя бы этим лепешкам. Во время войны занимались мы и заготовками. Ездили с мамой на Известковые горы (Палевское месторождение известняков Западно-Сахалинских гор. – Прим. ред.), набирали брусники, засыпали ее в две бочки, и зимой ягода замерзала
Помню, по вечерам приносили домой чашку замороженной брусники и пили с ней чай. Так что войну мы прожили не то чтобы сытно, но не голодали. Но не у всех было так благополучно, как у нас. В соседях жила семья, небольшая, четыре человека. Мама даст им картошки на посадку, они ее воткнут в землю, не окучивают, не пропалывают, а как только начнут завязываться самые первые мелкие клубни, они их выкапывают и съедают, даже на семена не оставляют. Мама их уговаривала, дескать, перетерпите, давала семенной картошки несколько раз, но так и не убедила. Пойдет корову доить, кричит: «Девчонки, несите кастрюлю, молока вам налью». У нас был огород, куры по нему вольно гуляли. И вот как-то соседская девчонка идет к нам, несет полный подол яиц: «Тетя Настя, мы их около вашего забора нашли под кустом!» Мама говорит: «Раз нашли, значит, они ваши, несите домой». Да, наши соседи были непутевые, потому и полуголодные, но не пакостные. Не воровали никогда.
Победа
Когда началось наступление наших войск, мы узнали сразу. У нас дома был черный репродуктор-тарелка, на стенке висел. Как услышим «От советского Информбюро!», тут же летим к нему и слушаем, не пропуская ни слова. Помню, как мы радовались сообщениям об освобождении наших городов, о продвижении наших войск на Запад! Потом неслись в школу и на карте отмечали победный марш нашей армии. А когда войска уже перешли границу, мы начали отчаянно ждать окончания войны. И вот, помню, сидим на уроке. 1945 год, начало мая. Уже тепло, снег почти сошел, настроение весеннее, и тут в класс заходит директор школы и говорит: «Дети, я вас поздравляю с Днем Победы!» Что было! Мы заскакивали на парты, плясали, кричали «ура!», хлопали в ладоши! Мы так долго ждали этого дня, мы так долго ждали Победу, и она так неожиданно пришла! Радость была неописуемая! Потом побежали по домам и с родителями пришли на площадь к клубу. Там был митинг, всех поздравляли с Днем Победы, кто плакал, кто целовался, кто плясал, кто чего… А потом был еще один День Победы, уже над Японией. Муж моей сестры Натальи в Онор был командиром роты. Когда им объявили о том, что готовится наступление, они привезли на машине вещи солдат, закинули к нам на чердак на хранение и ушли воевать. А когда Япония объявила о капитуляции, мы радовались, что эта война так быстро закончилась и что сестра и ее муж, которые воевали, остались живы и вернулись домой. На Сахалине и Курилах погибло много людей, в том числе и наши кировчане. Мы радовались, что, слава Богу, закончилась Вторая мировая война. Эту радость не передать, это надо пережить…